Летом 1929 года Агата предоставила дом в Крессуэл Плейс Леонарду и Кэтрин Вулли, которые предложили ей следующей весной, за неделю до окончания раскопок 1929-30 годов, приехать из Ур и с ними потом вернуться в Англию через Сирию и Грецию, включая Дельфы, которые Агата особенно хотела увидеть. Осень и зима были тяжелыми. В сентябре умер Монти, брат Агаты, а после про­веденного в Эбни рождества дочь Агаты Розалинд в Лондоне заразилась от подруги корью. Агата взяла ее в Эшфилд, чтобы вместе провести остаток каникул. Это была мучительная поездка, поскольку она только что сделала прививку оспы двойной вакциной. Через день Агату в бессознательном состоянии положили в частную лечебницу, и Мэдж, сестра Агаты, ухажи­вала за Розалинд, пока ее мать не поправилась. В середине февраля Агата, наконец, выехала в Италию, а оттуда на корабле в Бейрут.

В Уре она обнаружила, что в лагере Вулли появился еще один молодой археолог. Двадцатипя­тилетний Макс Мэллоуэн в предыдущем сезоне присутствовал, так как у него воспалился аппендицит. Он начал работать у Вулли с 1925 года после сдачи экзамена на степень бакалавра в Оксфорде. Он увлекся археологией, прослушав лекции одного из профессоров по гречес­кой скульптуре. Сразу после экзаменов Мэллоуэн стал работать хранителем музея Эшмолин в Окс­форде, который, по счастливой случайности, полу­чил письмо от Вулли с просьбой подыскать ему ассистента в Ур. Мэллоуэн был нанят сразу же.

Приехав, он самостоятельно стал учить араб­ский. Его обязанности включали медицинскую по­мощь рабочим-арабам (200 — 250 человек), упаков­ку и сопровождение предметов раскопок, которые осторожно укладывались в конце каждого сезона в сорок или пятьдесят ящиков, и денежные расчеты («Беспросветная работа, — писал он в своих «Вос­поминаниях», — особенно принимая во внимание большое количество нанятых рабочих и тот факт, что мы платили рупиями и анами [1], а складывать их ужасно трудно»). Мэллоуэн оказался хорошим бухгалтером. Среди бумаг, оставшихся после его собственных археологических экспедиций в трид­цатые и сороковые годы, сохранились расчетные книги с записями всех расходов, начиная с зарпла­ты работникам и заканчивая оплатой за полгалло­на бензина.

Мэллоуэн быстро всему научился и вскоре стал незаменим. Он также очень понравился Кэтрин, поскольку, как сразу заметила Агата, был очень тактичен и искусно поддерживал отношения с обоими Вулли. Агата тогда еще не знала, какого послушания и услужливости ожидали супруги Вул­ли от Мэллоуэна, что, например, неоднократно от него требовали причесать Кэтрин волосы или сде­лать массаж и поставить пиявки, что, по ее мне­нию, должно было помочь от постоянной головной боли. Его дипломатический такт вместе с фактом длительного отсутствия сделали его фаворитом Кэтрин. Такую неудобную роль он занимал, когда в марте приехала Агата.

Еще одной обязанностью Мэллоуэна было по­казывать место раскопок посетителям, среди кото­рых бывали, к удовольствию четы Вулли, весьма именитые. (Младшие члены экспедиции не могли забыть, как Леонард чуть не умер от стыда, когда заехал король Бельгии, а арабы, подававшие обед, забыли убрать суп, поскольку остановились как вкопанные при виде короля.) С привычной власт­ностью Кэтрин заявила, что теперь Мэллоуэн дол­жен сопровождать Агату при осмотре местных достопримечательностей по дороге в Багдад, где должна собраться вся партия. Агата подумала, что для «молодого человека, много работающего на раскопках и нуждающегося в хорошем отдыхе», слишком тяжело «ухаживать за незнакомой жен­щиной намного старше себя, которая ничего не смыслит в археологии». Она поделились своими сомнениями с Элджи Уитборном, архитектором экспедиции и ближайшим другом Мэллоуэна, кото­рого знала по прошлому визиту. Уитборн уверил ее, что решение Кэтрин изменить невозможно.

Тем не менее, когда они отделились от всей экспедиции, Агата немного нервничала. Мэллоуэн был спокойным и серьезным молодым человеком. Позже он писал: «Сразу же я понял, что она очень приятная и милая особа, общение с ней доставляло удовольствие». Они не выглядели нелепой парой, как вначале думала Агата. Макс был специалис­том, способным и готовым рассказать обо всем, что они видели, а знание арабского языка придавало ему авторитет. Все женщины, с которыми он был близко знаком, являлись людьми неординарными: его мать, парижанка, занималась исследованием христианства, писала лирические стихи («некото­рые из них заслуживали самой высокой оценки»), читала лекции по искусству и много рисовала; леди Говард, жена британского посла в Мадриде, потом в Вашингтоне, мать лучшего друга Макса в Оксфор­де; Гертруда Белл (ей тогда было за пятьдесят), ко­торая, будучи директором музея древностей в Ира­ке, часто приезжала на раскопки Вулли; и сама Кэтрин. Поэтому Мэллоуэн не страшился компа­нии такой знаменитой женщины, как Агата, к тому же она в некоторой степени зависела от него. Ага­та, со своей стороны, веселая и живо всем интере­сующаяся, обладала незаурядным чувством юмо­ра. Вырвавшись из атмосферы лагеря, где все вели себя крайне осмотрительно, дабы не провоциро­вать Кэтрин, Макс и Агата почувствовали всю пре­лесть этого путешествия.

Они оба писали, что произошло дальше, Макс в своих «Воспоминаниях», Агата в «Автобиографии». Там были и зиккурат в Ниппуре, одном из самых древних шумерских поселений, и неудобная ночь в Дивани в обществе злобно-агрессивного чиновни­ка, его общительной жены и двух испуганных мис­сионеров. Они были в старой крепости Неджеф, а потом во дворце Ухаидир, где Макс вел Агату за руку по парапету. С этого момента их воспомина­ния путаются. Когда они посетили Кербелу? До или после импровизированного купания в искря­щемся соленом озере (Агата в скромном шелко­вом одеянии — блуза и пара панталон, Макс в шор­тах и фуфайке)? Сломалась ли их машина по дороге в Кербелу или по дороге в Багдад, когда Агата бла­горазумно легла в ее тень и задремала? Прошло ли пять минут после того, как их бедуин ушел искать помощь, оставив им свою воду, или прошло больше часа, прежде чем появился «форд» с бедуином, что­бы вызволить их из песков? Декламировал ли го­степриимный полисмен на посту в Кербеле, где они провели ночь в соседних тюремных камерах, «Оду к жаворонку» по-английски (по воспоминаниям Агаты) или «Сверкай, сверкай, маленькая звездоч­ка» по-арабски (согласно Максу)? Это совсем не­важно, главное, что они поняли друг друга.

Макс и Агата приехали в Багдад близкими людьми. Они опоздали, и Кэтрин была в раздраже­нии. Старый приятель Агаты полковник Дуайер, приехавший на станцию встретить ее, предупре­дил, что остаток путешествия ей придется посто­ять за себя. Агата и сама это поняла по поведе­нию Кэтрин, которая всегда считала, что самая большая комната, самая мягкая постель, самая яр­кая лампа и самые лучшие мужчины должны дос­таваться только ей. (Самым болезненным момен­том для Агаты было открытие, что Макс раньше подчинялся Кэтрин, потому что «она так хотела».)

Преодолевая случайные помехи и неудобства, они добрались до Алеппо, а оттуда судном напра­вились в Грецию. Здесь Макс должен был оста­вить их, чтобы поехать в Бассайю, а Вулли взяли Агату с собой в Дельфы. Пребывание с ними было не очень приятным, и Агата не хотела оставаться долго с этой непредсказуемой парой. Но в Афи­нах, в отеле, ее ждала телеграмма: Розалинд заболе­ла пневмонией, ее перевезли в Эбни и положение было очень серьезным. Тогда не было авиалинии Афины — Лондон, а дорога поездом занимала че­тыре дня. В то время, когда мужчины отправились узнать расписание, Агата на улице споткнулась и, подвернув ногу, растянула связки. Именно Макс спокойно и без суеты наложил ей повязку и зая­вил, что изменил свои планы и поедет вместе с Агатой, чтобы помочь ей добраться.

Они уехали на следующий день вечером и в поезде рассказывали друг другу о себе. Макс по­ведал ей всю свою жизнь. Много лет спустя, ког­да некоторым Макс казался образцом англичани­на по своему положению (член совета колледжа, член научного общества, попечитель Британского музея), внешнему виду (костюм из твида, трубка, мягкая шляпа) и привычкам (керамика, винный погреб, хороший обед и крикет), его младшие кол­леги иногда со смехом отмечали, что «в нем нет ни капли английской крови». Семья Макса действи­тельно была космополитична. Его дедушка, авст­риец, жил в Вене, где владел паровой мельницей. Мельница работала настолько успешно, что полу­чила много важных призов, среди которых была золотая медаль, врученная императором Францем Иосифом. Однако мельница в конечном счете сго­рела, и семья лишилась средств. Это подтолкнуло Фредерика, отца Макса, уехать из Австрии в Анг­лию, где он и провел всю свою оставшуюся жизнь,

В Лондоне Фредерик нашел должность в ком­мерческой фирме и через некоторое время открыл собственное дело по торговле жирами, раститель­ным маслом. Он также считался экс­пертом по сырью в Министерстве продовольствия. После Первой мировой войны он работал руково­дителем отдела по качеству фирмы «Юнилевер». Макс рассказал, как однажды в суде он предложил съесть без промедления маргарин, который поче­му-то сочли испорченным. Эта деталь показывает, насколько Фредерик был тверд в случае своей правоты. Этот эпизод — отзвук случившейся с ним истории в Боснии-Герцеговине в восьмидеся­тые годы. Он командовал эскадроном на летних маневрах и отказался выполнить приказ и отпус­тить своих людей домой в середине жаркого дня, а отправил их вечером, мотивируя тем, что они при­дут, в таком случае, не запыленные и не устанут от жары. Это проявление характера Фредерика на­помнило Агате Монти, они были чем-то похожи. В некотором отношении Фредерик был тяжелым человеком, излишне любил порядок и точность и не терпел, когда ему противоречили. Это, по заме­чанию Макса, приводило к ссорам в семейной жиз­ни. Добрый, но эгоцентричный Фредерик женил­ся на очаровательной, но неугомонной женщине Маргарите Дювивье, родившейся в 1876 году в Па­риже в семье инженера и оперной певицы. Она унаследовала от матери безрассудность, любовь к развлечениям и артистическую восторженность, предпочитала жить в городе и вращаться в обще­стве. Макс, старший из троих сыновей, родился в 1904 году.

В своих «Воспоминаниях» он пишет о детстве намного меньше, чем Агата в «Автобиографии». Он не всегда был счастливым ребенком, как Агата, а образование получил ортодоксальное. После на­чальной школы его отдали в Лэнсинг, высшую анг­ликанскую церковную публичную школу в Сассексе, которая показалась ему невероятно скучной. Одной проблемой была церковная служба, кото­рую мальчики должны были посещать дважды в день, а в воскресенье — пять раз. Максу так надо­ел этот режим, что, к удивлению директора, он отказался от конфирмации, и за это его отстранили от причастия. Другим мало приемлемым для него моментом были многочасовые военные трениров­ки и парады. Все это было хорошо, пока шла вой­на; Макс, воспитанный в патриотическом духе, был готов идти в бой. Но с окончанием войны все из­менилось. Антимилитаристски настроенные юно­ши просто вынуждены были заниматься строевой подготовкой.

Макс оставил Лэнсинг рано, как только ему ис­полнилось семнадцать лет, после восьмого класса. У него уже было место в Нью-колледже в Оксфор­де, и после конфликта по поводу конфирмации он решил, что лучше уйти из школы немедленно. Фредерик согласился, но вовсе не потому, что сам был агностиком (Макс ничего не сказал ему о проблеме с конфирмацией и причастием), а пото­му, что он не считал Лэнсинг школой, которая мо­жет дать хорошее образование. Это было очень важное решение Макса с точки зрения его отно­шения к религии. Оно далось ему нелегко, и про­блема отношений с церковью продолжала мучить его. Этот эпизод его жизни особенно заинтере­совал Агату, поскольку сама она была человеком верующим и беспокоилась по поводу своих рели­гиозных осложнений после развода с Арчи. Ду­шевные муки Макса возобновились к концу его пребывания в Оксфорде и на следующий год. Его друг Эсме Говард серьезно заболел, и его отпра­вили в клинику в Швейцарию. По дороге в Бейрут Макс навестил его в клинике, и Эсме начал угова­ривать друга перейти в католичество и принять причастие (Говарды были глубоко верующими ка­толиками), говоря, что он очень страдает из-за его религиозных сомнений. В сохранившемся днев­нике Макс подробно и откровенно описал свои размышления и свое обещание Эсме, думая, что с этим вопросом покончено.

На следующий год Эсме умер. Его болезнь и смерть глубоко потрясли Макса, тем более что их дружба зародилась и продолжалась в Оксфорде, который, по его словам, был «шагом из чистилища в рай»; здесь он мог выражать свои мысли и чув­ства намного свободнее. Он не сидел, как прикле­енный, за книгами, хотя из его дневника явствует, что читал не только серьезные вещи (Платона, Декарта, Китса), но и более легкомысленные (при­ключенческие романы Стивенсона). Как любил повторять сам Макс, в колледже он научился более серьезным и важным вещам — например, как вы­пить вина с друзьями. Ему был двадцать один год, он знал, чего хочет от жизни, но не пришел ни к какому решению до тех пор, пока не начал рабо­тать в экспедиции Вулли.

Четыре года пребывания в Уре ожесточили его. Он научился приказывать и руководить людьми, научился управлять даже Кэтрин Вулли. Он по­чувствовал свою силу и твердость — мог быть гру­бым и властным, имел большие способности к язы­кам и обладал не только знаниями по археологии, но и интуицией. У него было время поразмыслить о напряженных отношениях между родителями, о смерти Эсме, об отношениях с друзьями и колле­гами по работе. Он узнал и прочувствовал много, но когда встретил Агату, то был совершенно не­опытным в других отношениях. Макс не был таким отчаянным и безрассудным, как Арчи в его возрасте, а обидчивым, легко ранимым и недовер­чивым. Как и у Арчи, у него было мало денег. Как и Арчи, до встречи с Агатой, по выражению его лучшего друга, не был в «таком замешательстве».

Агате понравился этот развитый и внимательный молодой человек. Невзирая на всю ее независи­мость, путешествие с ним было приятным, он по­могал ей всю долгую дорогу от Афин, поскольку из-за вывиха ходить ей было тяжело.

[1] Ана — индийская монета = 1/16 рупии.